Такого переплетения радости и грусти я давно не испытывал, может быть, что и никогда.
Путешествуя по России, много чего увидишь, но большинство моих поездок проходили по более или менее истоптанным, обустроенным и традиционным туристическим тропам, а в тех местах, когда, положим, теплоход попадает совсем в глушь, организаторы предпочитают поберечь своих холеных и очень дорогих туристов от экстрима русской глубинки.
В рейсе Вологда – Великий Устюг – Вологда удалось увидеть то, что и не думал когда-либо увидеть. В больших городах, таких как Великий Устюг, есть уже почти сложившийся обычай встречать дорогих гостей народными песнями и плясками. И, если быть честным, то чем дальше мы от самых наезженных туристических троп (например, от Волги), то тем более интересные и самобытные ансамбли встречаются, не вызывающие ощущения подделки. В Устюге нас встретили холеные и радостные старушки, старавшиеся порадовать нас минут двадцать. Пели чудесно.
На следующий день к вечеру нас везли в село Благовещенье, где нас ожидала обширная программа с мастер-классом по стрижке овец и застольем.
Село Благовещенье – довольно большое село, живущее по своим северным порядкам. Все вопросы в селе решаются общим советом. Мужики работают на лесопилках, дети учатся в местной школе, потом отправляются учиться в Устюг, потом возвращаются (или не возвращаются), поселяются, женятся. А женщины, поддерживая дом, организовали в селе «клуб». Пока мы сидели в зале клуба, организованном в приделе полуразрушенной церкви, и ждали начала действия – женщины рассказывали о том, что вот только мужики у них ближе к концу лета ходят драться с соседним селом. «Ну как… молодежь там сидит за селом, что-то не поделят с другими, подерутся, тут отцы идут за наших заступаться, но там серьёзно все – с вилами, лопатами, иногда до пистолетов доходит. Но вы не волнуйтесь, это ближе к концу лета». Улыбаются. Спокойно улыбаются, не издеваясь. Привыкли.
Священника своего у них пока нет, но с приезжим договорились, что будут делить здание церкви мирно. Свадьбы играют, детей рожают, своя светлая и простая жизнь идет. И радостно, что люди в этом селе, до которого добираться и добираться, живут как-то почти независимо, самостоятельно, радостно и ждут гостей.
На деревянной сцене стоит баян, висит неприятно-желтый занавес, к нему приколоты разноцветные бумажные буквы – «военные песни звучат». Думаю, со дня победы ещё (мы там были ещё в мае). Начинается действо. Две женщины, организовавшие этот клуб, объявляют названия «сцен». На сцену приносят ягненка, рассказывают, как и когда нужно его стричь, как расчесывать и обрабатывать шерсть, как плести нить.
Ягненок трясется, блеет и подпевает женщинам, когда они поют.
Но, несмотря на тот оптимизм, с которым я все это рассказываю, все больше и больше меня тогда укрывала плотная, серая грусть.
Затем нас перевели в натопленную избу, где показывали и рассказывали, как заготавливается лен, как он обрабатывается и как потом из него делают ткани.
Наши женщины, конечно, были все в восторге, усаживались за ткацкий станок, матушка моя, наконец, разобралась в том, как на нем работать. Чувствую, нужно будет мне где-то раздобыть такой станок.
Мужики толпились у печки, пытаясь вспомнить, как назывались все отверстия, ниши и заглушки.
Мы вернулись в здание церкви, в следующий зал, где был накрыт стол. Электрические самовары, суп, лепешки и настойки местного ликероводочного завода. По ходу трапезы на стол выставлялись все новые и все более крепкие настойки. Народ раскочегарился, перестал смущаться и радостно поддерживал развлекавших нас женщин. А женщины пели. В углу поставили телевизор, колонки и караоке. Пели в микрофоны, которые не справлялись с мощными и красивыми голосами, фонили… Но они же старались сделать все по-взрослому, по-столичному, петь в микрофон. И пусть акустика церковного помещения работает лучше микрофона – мы все равно будет стараться делать петь, как в телевизоре.
Тут уж было не то, что грустно – не знал куда деться. И стыдно и невозможно. Ну не виноваты же они, что нет у них другого помещения, и занимаются-то они хорошим делом, но вся эта ядреная смесь местных красивейших песен, традиционных русских песен, попсы начала двухтысячных, замазанные фрески на стенах картинами, изображающими «танцы народов мира» от пещерного человека до «буги-вуги», пустившаяся в пляс разгоряченная публика, водка и церковь приводили меня в смятение и непонимание. На балке, кажется, с советских времен остались «клубные» разноцветные лампы.
На следующий день нас высадили в здоровом селе Нюксеницы. Гораздо более обеспеченном. Местные женщины вынимают из сундуков бабушкины наряды, делают по ним выкройки и шьют из современных материалов заново. Изготавливают все нужные аксессуары (пояса, платочки), сами ткут, восстанавливают рецепты, пекут вкуснейшие имбирные пряники. Тут все было как-то радостнее и проще.
Более всех меня удивил баянист.
Вы только посмотрите, как качественно сделан его костюм. Все до деталей - настоящее. Ну сколько я видел дедов морозов в кроссовках, баянистов в обычных ботинках! Нет. Лапти и портянки. Как надо. И вот они водили нас по деревне, играли, пели. Тогда как-то отпустило.
Не знаю, чем закончить этот рассказ, потому что все ещё я не знаю, как к этому относится, как понять. Радостно и больно.